Мы же взрослые люди. Страница 3

 – У моих родителей уже нет, они разводятся, – выпалила она. – В этих Помпеях наступил последний день.

 – У твоих родителей тоже есть шанс. У каждого свой. И у тебя тоже свой.

Дальше разговор не клеился. Сырники кончились. Официантка унесла тарелки. Люди за соседним столиком заказали новые.

ДОМА

За десять месяцев до письма

Нина уже больше трех лет сидела дома. Так принято у нас говорить. К появлению на свет Богдана решили готовиться основательно, и Нина ушла с работы. И вот три с половиной года жизни в другом измерении.

Нина сидела дома ровно столько, чтобы научиться замечать пыль. Она знала те особые углы, в которых эта пыль любит скапливаться. Она видела пыль на дверях. Видела ее на плинтусах, на хрусталинках люстр. Пыль появлялась везде, иногда это было просто невыносимо.

Жирная пыль на вытяжке, серая пыль на занавесках. Между реечками на стульях. Нина как параноик выискивала новые и новые скопления пыли. Пыль в складках дивана. И конечно же, пыль на полу. Белая пыль от постельного белья, серая от одежды. А еще часть пыли – это частички человеческой кожи. Сколько в процентах этой кожи лежит сейчас на полу? Можно подумать, что дом Нины зарастал пылью, но не стоит так думать. Обычный вид обычной квартиры. Но когда в этой квартире проходит большая часть дней, то глаз пытается видеть какие‑то изменения. Выискивать что‑то для того, чтобы усовершенствовать. Чтобы были цель и смысл. У Нины одной из целей стала пыль. Пыль была одновременно и собеседником, и врагом, и обстоятельством, и общей иллюстрацией жизни Нины. А если сюда добавить пятна, то вообще.

Протирала рамку с фотографией Богдана особо тщательно. Рамка с секретом: под снимком сына привет из прошлой жизни – фото для корпоративного журнала. Женщина за рабочим столом, за спиной – графики и макеты. Прохладная улыбка, тонкие руки, строгое платье, нордический тип. Нина, восемь лет назад. Недавно Илья пригласил в гости своих новых партнеров, один из них засмотрелся на фото: «У вас есть сестра? Такая деловая и красивая?». Через несколько дней вставила поверх той себя любимую фотографию Богдана. Чтобы не сожалеть о былом. Теперь она вспоминала о той, прежней Нине, только когда терла эту фоторамку дешевой тряпочкой.

Одно время Нина увлеклась борьбой с пылью, приобрела специальные тряпочки из нано-материала, которые убирают эту пыль лучше всего. Накупила эко-средства для мытья полов. Чуть не стала распространителем чудо-химии. От скуки. Или от беременности.

Сейчас Нина поостыла и покупала обычные дешевые тряпочки. Время от времени гоняла пыль. И иногда просто страдала от вида новых пылинок, таких черных, порочных на чистом кафеле в ванной. Нина так долго сидела дома, что заблудилась в нем. Она как будто бы стала меньше, будто затерялась среди этих бесконечных пылинок и пятен.

И когда становилось совсем тяжко, и притом без причины («Ведь у нас же все идеально», – говорил Илья), когда Нина упиралась во что‑то непроходимое внутри, и радость не могла двигаться дальше, тогда Нина представляла себя пятном.

«Нужно больше бывать на людях», – говорила Нина себе.

 – Тебе нужно развеяться, – предложила подруга Нины.

И пригласила на детский день рождения. 

ПАПА, МАМА И КИЛЛЕРЫ

За девять с половиной месяцев до письма

– Здравствуй, Нина! Мне нужен контакт надежного киллера. Ты можешь пробить по своим каналам?

 – Мама, откуда у меня могут быть киллеры! И зачем тебе киллер?

 – Как зачем? Решить проблему. Не будет человека – не будет проблемы. Свои руки марать не хочется. У меня есть некоторые сбережения. Тысяч 150 могу выделить на киллера, если все сделает чисто. В интернете я нашла несколько телефонов, но пока не звонила. Надо же по-умному поступить, чтобы следов не было. Из таксофона надо звонить. И в перчатках, чтобы отпечатков не оставить.

 – Мама, ты не в себе.

 – Я как раз в себе, а вот эта скотина (твой отец) не в себе. Это же надо, опозорить меня на старости лет перед соседями. Что люди подумают?

 – А что подумают эти люди, если его убьет нанятый тобой киллер?

 – Ты знаешь, что он сделал? Он не просто ушел, он продал нашу общую любимую машину! Наше семейное достояние! Он продал ее и купил, небось, кабриолет для своей профурсетки малолетней. Ты считаешь, этого мало, чтобы его убить?

 – Думаю, что до заказного убийства не дотягивает грешок.

 – Понятно, значит, ты родной матери помочь не хочешь. Вот она благодарность! Бросаешь меня в трудную минуту.

И бросила трубку.

Прошло четыре дня после новости. Четыре дня после последнего дня Помпеи, когда вулкан извергся. Надо было продолжать жить среди развалин. Пока родители были вместе, существовала призрачная гарантия счастливой семейной жизни. Родители живут, значит, и у нас получится. Значит, есть шансы. У них же брак держится: да ругаются, скандалят, но ведь живут же! Семья родителей как стена, которая защищает брак детей. Стоит ей развалиться, и все – никакой защиты. И остаешься один на один со своим браком. И вдруг иначе смотришь на него – на брак этот, и замечаешь, что по всей его поверхности протянулись трещины. Ты замазываешь-замазываешь трещины всем, что попадается под руку – своим временем, сидением дома, своими принесенными в жертву делами, своими слезами, вашей страстью, своим жиром, вашим общим временем, новыми детьми, расставаниями, любовницами. Кто чем. Скандалами даже, личной психотерапией. Надеждами, что все склеится само. Мыслями, что так у всех, но живут же.

Или наоборот отворачиваешься от трещин и смотришь на те места вашего брака, где трещин еще не появилось. И вроде как легче.

Но даже закрыв глаза и отвернувшись, слышишь тот самый треск. Это как сидеть в разрушающемся доме, зная, что соседний подъезд уже развалился.

И тогда закрадывается мысль, вдруг отец правильно сделал, что ушел? Вдруг это единственный выход? Вдруг лучше поздно, чем никогда?

До отца не дозвониться. Он прислал смс «Прости меня, Нина». И больше ничего.

Мама была в неистовой ярости. Она порезала и сожгла все вещи отца.

Нине очень хотелось поговорить с отцом, расспросить его. Они всегда были на одной волне, находили общий язык. Даже в последние годы, когда отец, как рассказала мама, уже жил на две семьи, Нина ничего не замечала. Тихий, добрый человек. Всегда все в дом. Когда он успевал? Как жила та, к которой он приходил урывками? Ждала его? О чем он говорил с ней? Рассказывал ли о дочери, о своей жене? Как они познакомились, как решились стать любовниками? Вопросы ворохом летали в голове у Нины. А ответа не было. Ответом стала только одна смс «Прости, Нина». И молчание. Молчание – знак согласия.

Вечером Нина бродила по дому, вытирала зеркала. Разбиралась в комнате старшей дочки, которая на следующий день должна была вернуться из лагеря. Раскладывала ее вещи в комоде, в котором все превращалось в дичайший бардак.

И постоянно заглядывала в мессенджер – ждала сообщений.

ДОЧЬ

Нина очень любила детей. Алину – строптивую, одаренную, умную принцессу. И Богдана – нежного, ласкового мальчика, такого открытого этому миру. И если Алина шла по жизни как дикая кошка, крадучись, подолгу отсиживаясь в засадах, то Богдан бежал нараспашку, радостно топая и хлопая, он был готов любить каждого встречного в мире. Такая в нем была особенность.

Нина любила своих детей до слез умиления и вины. Иногда терзания по этому поводу были невыносимы. С ними сталкивается каждая мать, успокаивала себя Нина. Она была разумной женщиной.

С утра Нина поехала забирать Алину из лагеря.

 – Как отдохнула?

 – Норм.